- Небо раскололось пополам, и в рваную расщелину хлынул такой слепящий свет, что захотелось сесть на землю. Вместе со светом из расщелины вырвался сухой короткий треск, словно кто-то сломал дерево над головой.
- Михаил бросился в черный проем шалаша, за что-то зацепился и сел на солому.
- - А, чтоб тебя! - плюнул он.
- Молнии секли небо так часто, что можно было разглядеть все в шалаше: постель на соломе, табуретку, кошелку с картошкой, котелок на земле, связку лука и старый ватник, висевший у входа.
- Сторожа не было: то ли сад обходил, то ли сидел где-то в другом месте.
- Михаил высунул голову и, когда чернильный мрак вновь вспыхнул ярким светом, разглядел слева что-то похожее на овин: стены из жердей, соломенная, грибом, крыша.
- "Яблоки осенью засыпать, что ли?" - подумал он.
- И ощутил далекий, уверенный, все нарастающий шелест дождя. При вспышке молнии выросла на фоне недалекого леса серебристая стена, надвинулась, налетела, придавила все вокруг.
- Михаил разозлился на самого себя.
- "Вот и попал на станцию. А ведь уговаривали, чтобы переночевал. Оно и верно - после двадцати верст надо бы. Но ведь до станции оставалось только пять километров. Ну вот и ночуй - не у свояков, а в неизвестном шалаше".
- Дождь, видать, зарядил на всю ночь.
- А солома между тем разговаривала с дождем. Над самой головой слышалось, как лениво шлепали капли и сухо потрескивали стручки мышиного горошка.
- Свежий влажный ветер ворвался в шалаш, и дышать стало так легко, словно ты только что появился на свет.
- Солома разговаривала с дождем.
- Нет, это уже не солома, это взаправдашний тихий разговор долетал откуда-то, наверное из соседнего овина. Судя по голосам, разговаривали две женщины: одна в летах, другая помоложе.
- Михаил не шевелился. Пусть болтают о своих секретах. Все равно он не увидит их, и они навсегда останутся для него только тихими голосами, пришедшими из темноты и в темноте пропавшими.
- - Что же мне делать, тетечка? Я ж так его люблю...
- - А он и глядеть на тебя не хочет. Вчера снова подрался. Один троих хлопцев побил.
- - Сами виноваты. Приставали к его товарищу, а тот слабенький.
- - Что и говорить, - голос пожилой вдруг подобрел, - удалой парень, весь в отца, да...
- - Оно-то ваша правда, не желает он на меня смотреть. Тяжко мне. Гляжу я на него - глаза нахальные, синие, чуб - солома, такая бывает трошки ржавая. И рот вечно смеется. Такой парень...
- Михаил снял пиджак, лег на спину и закурил. А молодая продолжала:
- - Никогда про это не думала. Но отступаться не хочу. Для него хочу быть... Обнял он меня как-то случайно, просто так...
- - Гляди, девка, - сказала пожилая, - так вот наша сестра и гибнет.
- - А я и рада бы погибнуть, только он как ветер…
- Михаил тихо повторил ее последние слова. И здесь неудавшаяся любовь. Однако что ему до этого?
- "Вот бегут капли, - размышлял он. - И я такая же капля. Они сливаются, и возникает ручей, река, море. Им все равно, с кем слиться. А мне нужна только та капля, единственная, с которой мы вместе родились в земной глубине".
- Голоса возникали и умолкали - может быть, потому, что ветер налетал порывами, швырял в разные стороны завесы дождя. Становилось прохладно.
- А тогда, полтора месяца назад, был такой теплый летний день! И Киев со своими домами, колоннадами, золотыми куполами, казалось, плыл куда-то навстречу пухлым облакам, навстречу солнцу и теплу.
- Каштаны развернули зеленые паруса. На окраинах города ступеньки вели от дома к дому, прямо во дворах пыхтели на закопченных кирпичах кастрюли, наполнялись ветром, как рыбацкий кошель, рубашки на веревках, слышался полуденный бойкий разговор.
- И ветер гнал и гнал улочками тополиный пух, выстилал им землю. Мальчишки бросали в пух зажженные спички, и он взрывался, как порох, на метр в каждую сторону. И тотчас же это место вновь затягивалось пуховой пеленой.
- Он был в Киеве на экскурсии и случайно забрел в лавру. Окутанный зеленью, стоял древний, маленький, как игрушка, храм Спаса-на-Берестове. Михаил поглядел на его полосатые стены (узенькие, на два пальца, кирпичи и слой штукатурки шириной в ладонь) и зашел внутрь, спустился по ступенькам вниз. Храм не выдержал бремени лет и, как Святогор, осел по колено в землю.
- Внутри храма было пусто и холодновато, как в погребе. А сквозь оконца виднелась горячая, напоенная солнцем листва. Там были полдень, жара, ленивые крики петухов...
- Было так тихо, что не хотелось двигаться, и Михаил стоял возле уродливого надгробья Юрия Долгорукого и думал, что князю не повезло. И памятник неважнецкий, а тут еще и саркофаг сделали такой, что только детей пугать.
- Все несчастья для Михаила начались с него.
- Потому что рядом стояли три парня и девушка. У девушки крепкие, стройные ноги, а движения такие, словно она играла в лапту: резкие, ловкие, ладные. И голову она держала так, что волосы всегда были отброшены назад. Личико как у ребенка, такое искреннее, живое, умное. А глаза, ох какие глаза!
- Михаила только удивило, что парни, стоявшие с ней, какие-то мешковатые, с черными, нечищеными ногтями. И смотрят они на нее безо всякой почтительности и называют попросту Марьяшей.
- А сам он только посмотрел - и почувствовал, что пропал.
- Марьяна между тем слегка постукивала одного ладошкой по лбу.
- - Левочка, Левочка, это же надо такой кабак на плечах иметь? Искать нужно было.
- - Ну, а если бы даже и отыскали скелет, что тогда? - оправдывался он. - Как бы узнали?
- - А как Ярослава узнали? - спросила вместо ответа она.
- - "Ярослав бысть хром", - пробасил другой парень, в очках.
- - Да еще по белому пятну на черепе, - быстро подхватила Марьяна. - След меча. Как-нибудь и этого узнали бы.
- И тут Михаил не выдержал. Страшно было даже подумать, что девушка исчезнет - и конец. Поэтому он подошел и глухим, словно в бочку, неестественным голосом спросил:
- - Извините, разве точно не известно, где похоронен князь?
- - Ну да, да, - загорелась она. - А вы что, не знаете?
- - Не знаю, - сказал он, - я только охотовед.
- - А мы археологи, - улыбнулась она. - Сейчас здесь вместе с украинцами работаем.
- - Интересная у вас работа, - искренне сказал Михаил.
- - А у вас?
- - Тоже. Но у вас она особенная, красивая: клады искать, исчезнувшие города...
- Ребята прыснули. Только она очень внимательно смотрела на него.
- - Это не так уж красиво. Вы что, никогда не видели раскопок?
- - Нет. Но очень хотел бы.
- - Ребята, - решительно сказала она, - возьмем его с собой. Хотите с нами?
- - Очень, - поспешно согласился он.
- - Тогда едем. На Боричевом Ввозе прокладывали траншею и наткнулись на интересные вещи. Нас там ждут.
- - Жарко, - заныл Левочка, - пива хочу. Успеем.
- - Лев Петрович, - она заложила руки за спину, тонкие руки с золотистым пушком возле локтей, - я думаю, из вас никогда не выйдет академик. И не только академик, а даже человек. Наш знакомый стремится повысить свой уровень, а вы... Фу, какая негостеприимность!
- И все поехали. По всему угадывалось: Марьяна отличный заводила.
- В трамвае Михаил сидел рядом с нею и рассказывал по ее требованию о том, кто он такой, надолго ли здесь (на два дня) и как охотятся на лисицу в норе - с фокстерьером.
- А ветерок играл ее волосами, проказничал в листве каштанов, пригоршнями швырял на руки девушки золотые пятна.
- Так Михаил неожиданно для самого себя попал от саркофага на раскопки.
- "Э-эх, князь, князь, что ты со мной сделал!"
- На раскопках было очень пыльно и жарко. Все парни работали в одних трусах, и Михаила тоже заставили раздеться. И какой-то толстый человек, по всему - начальник, однако тоже в трусиках, похлопал Михаила по плечу.
- Такие славные ребята были эти археологи!
- Булыжник блестел так, что глазам было больно. И сказочным кораблем плыл над головой голубой, белый и золотой Андреевский собор.
- Но Михаил больше глядел на девушку, которая кистью и гнутой проволокой очень старательно очищала от глины какой-то предмет.
- И вдруг она подняла на Михаила холодноватые синие глаза.
- - Видите, Миша, есть такие находки, о которых и сейчас никто не знает, что это такое. Дорого я дала бы, чтобы узнать, что же все-таки это. Но мне никто не ответит.
- Левочка в бумажном шлеме (он стоял над траншеей в позе Бонапарта) ядовито спросил:
- - Марьяша, обещание помнишь?
- И все загудели:
- - Обещание... Обещание...
- - А что, - серьезно сказала она, - и правда поцеловала бы того, кто объяснил бы.
- - Не надейся, родненькая, - притворно вздохнул Левочка, - если будешь ждать объяснения, так и умрешь нецелованной.
- - Покажите мне, - сказал Михаил и протянул руку.
- Пальцы его, когда он взял вещицу, соприкоснулись с пальцами Марьяны, и он вздрогнул, ощутив, как что-то остро и мягко вошло в сердце.
- Это была небольшая вещица из рога: круг, пересеченный перпендикулярно к плоскости квадратом. И в том и в другом были пробиты маленькие отверстия. Более того, во всю длину было просверлено местпросверлено местоскостей.
- Михаил сидел на корточках и морщил лоб. Все смотрели на него, большинство с ухмылкой.
- - Брось, Миша, - сказал Левочка, - твоя голова понадобится еще для разрешения проблемы: как найти то место, где умирают слоны?
- Вокруг улыбались. Белозубо, широко. И царила тишина.
- - Знаю, - очень просто ответил Михаил.
- Кто-то ойкнул.
- - Что? - вся подавшись вперед, спросила Марьяна.
- - Жизнь плохо знаете, археологи, - злорадно сказал Михаил, - если бы хорошо знали, то не пришлось бы вам размышлять, от какой бочки этот шпунт.
- - Не издевайтесь, - сказала она. - Для нас очень важно. Что это?
- - Я и говорю: шпунт. Точнее, ребячья игрушка. Детишки и сейчас ею забавляются в некоторых глухих селах Полесья. Берутся три бутылки из тыквы. В одной дырка круглая, в другой - квадратная, в третьей - крестоподобная. И надо сделать для всех одну затычку, чтобы через нее можно было напиться из бутылки. И тогда изготавливается такая вот фигура.
- - Ну хорошо, - сказал Левочка, - ну квадрат, ну круг. А где ж здесь крест? Что-то я не понимаю.
- - Голова еще понадобится, когда академиком будешь. Брось, Лева, - сказал Михаил.
- И повернул предмет так, чтобы были видны только стороны плоскостей.
- - Вот тебе и крест. И дырка, через которую напиться можно.
- - Ч-черт, как это я не догадался? - почесал затылок Лева.
- - А дети полесские догадаются. Да и в древнем Киеве, пожалуй, догадывались. Прогресс.
- - Последний удар, - заметил кто-то и довольно захохотал.
- Левочка склонил голову к плечу.
- - Ну ребята, ну ребята, ну Миша! Это запрещенный прием. Лежачего не бьют.
- Общий смех заглушил его слова.
- А она смотрела на Михаила удивленными и серьезными глазами.
- - Если бы вы только знали, Миша, какое важное дело вы сделали!
- - Глупости, - сказал он, - просто эти полесские села до сих пор не дали ни одного археолога.
- - Как ваша фамилия?
- - Дарский.
- - А что, - тихо сказала она, - "игрушка Дарского". Неплохо звучит. - И добавила: - Найдены две шиферные пряслицы, серьги "лимонки" и одна "игрушка Дарского". Нет, Миша, вы все же молодчина. Это нас бог свел.
- Левочка лихо стоял на краю траншеи, опираясь на лопату. Рот до ушей, глаза хитрые.
- - Ты зубы не заговаривай, - прищурил он глаз, - ты обещание выполняй.
- - Это точно, - сказал парень в очках.
- - Обещание! Обещание! - загудели все.
- И только зубы сверкали вокруг, особенно белые на обожженных солнцем лицах.
- Михаил перевел глаза на девушку. Она немножко побледнела.
- Оба глядели друг на друга.
- - Я думаю, - сказал Михаил, - Марьяну Юрьевну не нужно принуждать. И ловить ее на слове не стоит. Она поцелует сама - кого захочет и когда захочет. И это будет чудесный человек, лучший во всем мире. Она никудышного не выберет.
- - Браво! - крикнул толстяк.
- В трусиках и красной с черным ковбойке, совершенно обгоревший на солнце, он был похож на жителя джунглей.
- - Браво! - повторил он. - В наш век упадка рыцарства очень отрадно слышать такое. Хвалю, молодой человек!
- В конце концов никуда Михаил не поехал. Он отстал от группы туристов и весь отпуск провел с этими людьми. Они пришлись ему по душе, а он им.
- ...Михаил повернулся на бок и сжал ладонями виски.
- "Ах, боже мой, боже мой", - простонал он.
- Дождь все шелестел и шелестел по стенкам шалаша. Легкое дыхание ветра доносило аромат омытой листвы, горькую пряность полыни, острый запах мяты.
- Дождь... Вот так же шумел дождь тогда, когда они вдвоем бродили парками по берегам Днепра.
- Широкие марши царского дворца, бело-голубые стены, мокрые деревья, причудливая струя фонтана, огни фонарей в ночной листве... Дождь набирал силу. Они еле успели добежать до пустой раковины для оркестра и спрятаться там.
- Слабый свет падал на пол, блестели мокрые ряды пустых скамеек. И ветерок, такой, как теперь, пробирался сквозь мокрые клены.
- - Холодно, - вздрогнула она.
- Он набросил ей на плечи пиджак. Пиджак сползал, и ему пришлось придерживать его рукой. Чувствовал под ладонью ее худые сильные плечи. И неожиданно для себя прижал ее к груди.
- Однажды Михаил видел дикую козу, попавшуюся в капкан. И глаза у той косули были такие, как теперь у этой девушки.
- Они просили, молили его - не трогать, отпустить ее. И он не выдержал, отпустил.
- Потом они начали дурачиться, разыгрывать перед пустыми скамейками, перед мокрым парком, в котором не было ни одного человека, сцену из какой-то пышной трагедии.
- - Возьмите меч, - замогильным голосом стонал Михаил, - и мне пронзите грудь. Клянусь я бородою поседелой и всем вином, бродящим в подземельях, - вы милая и ясная...
- - При этом, - смеясь, возражала она, - я вам не верю. У рыцарей полесских есть во взоре соблазн ужасный, низкое коварство и слов очарованье. Они хитрят, они же и чаруют. Они крадут доверчивых девчонок и в Турцию султанам продают.
- - Ну это поклеп, - не выдержал Михаил, - мы такие люди, что у нас собаки из-под носа хлеб тащат. Нас самих в Турцию продать можно.
- И они захохотали. Дождь утих. Только деревья все еще стряхивали на песок крупные, тяжелые капли.
- Они вышли в парк. И здесь, у ограды стадиона, она случайно коснулась плечом его плеча.
- Капкан захлопнулся вновь. Он обнял ее и поцеловал в детские припухшие губы.
- - Вспомнил все же о моем обещании, - прошептала она, - злопамятный ты.
- Потекли дни. Работа, где его уже считали своим, Левочкины подначки, добрый и немножко завидующий взгляд толстяка, днепровский пляж, звон тугого мяча в воздухе. И она, то запыхавшаяся и розовая, с занесенной для удара по мячу рукой, то тихая и ласковая, с отражением ночных фонарей в лазах...
- Однажды они провели ночь на воде. Просто так, сели и поехали ночным пароходом.
- С берегов доносился резкий крик коростеля, запах водорослей и нагретой за день кукурузы. Когда пароход приближался к берегу, ясно слышались всплески волн, тоскливые и сонные голоса ночных птиц. Где-то далеко впереди горела низкая синяя звезда. Стоя на носу парохода, они плыли прямо на нее.
- - Не знаю, - сказал Михаил, - что в твоем сердце. Но мое переполнено. Мне больше ничего не надо. Есть земля, натруженные руки, звезда и ты.
- Они уже знали, что были первыми друг у друга.
- - Ты долго будешь любить меня? - она прильнула к его плечу.
- - Не знаю, - просто ответил он.
- - Почему?
- Он помолчал, потом сказал то ли в шутку, то ли серьезно:
- - Час смерти неведом никому из нас. Потому и я не знаю, сколько лет любви выпало на мой век.
- Они плыли и плыли... И бесконечен был шлях до синей звезды.
- А потом был рассвет. Солнце выплывало из-за песков и лозы левобережья. И волны были зеленовато-голубые. И на один миг гребешки их вспыхнули кровавым, тревожным, а затем апельсиновым огнем, словно там вот-вот должен был вынырнуть кто-то красивый, пронзительно-нежный, тот, кто приносит на землю вечную теплоту и радость.
- - Из пены возникшая, - тихо шепнул Михаил, и она поняла.
- Ах, дождь, дождь!.. Как могло случиться, что Михаил один здесь, в шалаше? Как забыть тот разговор в ночном скверике возле Золотых ворот?
- - Ты сам, Миша, понимаешь, я не могу с тобой уехать.
- Она сказала это жалобно и тихо, и плечи ее вздрогнули.
- - Я ведь люблю тебя.
- - Я люблю сильнее. И я не еду не потому, что твое место всегда в глуши. Я с тобою и в пустыню поехала бы. Но ведь у меня тоже работа. А в пущах раскопок не ведут, разве что случайно. Оба мы с тобой цыгане, но кочуем по разным дорогам. И пожалуй, нам трудно сойтись. Я гнала от себя эти мысли, я утешала себя тем, что вот еще останется весь твой отпуск за два года. Вот сорок дней... Тридцать... Семь... Сейчас лгать больше нельзя, осталось три дня.
- Здоровенный рыжий кот переходил неподалеку аллею, замочил лапы и брезгливо отряхивал воду с лайковых пяток. Глядя на кота, Михаил тихо сказал:
- - Как же нам соединить дороги?
- - Переходи к нам. Ты же так заинтересовался работой. Будешь пока что рабочим, бригадиром... Потом закончишь заочно институт. Тебе же только двадцать три года.
- - А ты уже закончила, практикуешь. Быть мне вечно твоим подчиненным.
- Он подумал, что она и зарабатывать будет больше, но вслух сказал:
- - Мне будет неудобно...
- - Фу, домострой какой! - сказала она. - Брось, мы же современные люди.
- - Не любишь ты меня...
- - Мишенька, дорогой. Я очень люблю свою дорогу, мне нельзя без нее, я без нее помру. Аромат земли... Солнца... Оливковые старые камни. Находки. Боль в плечах. И вечная мысль, что вот откопаешь, вскроешь какой-то склеп - а оттуда выпорхнет песня, старая, забытая на земле...
- Она смотрела на выщербленные веками камни Золотых ворот, на вывески "Гастронома" и "Мороженого" за ними, но Михаилу казалось, что ее глаза видят далекую, необозримую степь и стремительные тени половецких конников.
- - Я тоже люблю свою работу. Меня тоже учили, тратили деньги.
- - Ты не очень любишь ее, если вспомнил о деньгах. И потом - ты же не будешь здесь гулять. Все отработаешь...
- - Я не могу. Я тоже сердцем прирос...
- - Ну будешь заниматься как любитель, книги писать. Натуралист всюду на месте. Увидишь фауну Азии, Крыма, пустынь, гор, а не только Белоруссии. А жизнь доживать будем там, где ты хочешь, где-нибудь на Березине. Ты напишешь большую книгу о своих путешествиях. Ну пожалей ты меня. Не могу я иначе.
- ...Дождь. Капли навесили на проем шалаша бисерный полог.
- Почему он не согласился? Правильно, не согласился. Он мужчина. А она, наверное, мало любила его, если не захотела ехать с ним вместе.
- Какими тяжелыми были последние дни! Трепетная нежность, руки, обнимающие так, что, кажется, можно вырвать из них человека только с жизнью... А с древа жизни каждый день слетал один лист.
- Они еще говорили, что не все потеряно, что в каждую свободную минуту они будут стремиться друг к другу, что будут писать, но каждый в глубине души знал - это конец. Потому что они не простят друг другу этого нежелания пожертвовать во имя любви своей дорогой.
- Горькие детские губы, прядка волос, движение тела, как будто девушка играет в лапту...
- "Что вам нужно? Зачем вы каждую ночь выплываете из темноты?"
- Михаил не мог вернуться на старое место работы, откуда он приехал навстречу счастью только два месяца назад, а взял расчет, роздал вещи и решил перебраться в другой заповедник.
- И вот в дороге дождь. До станции пять километров. И две дороги. Одна из них на восток: там Марьяна раскапывает городище...
- Однако он поедет на запад. В пущу.
- Дождь свирепел. Он сек землю, как градом лупил по листьям, бушевал в лужах. И из этих луж, из мрака, сквозь листья - отовсюду доносился низкий, будто всхлипы, неприятный звук. Бледные далекие молнии расползались по деревьям красным заревом.
- И снова стал слышен разговор в овине. Михаил лег на живот, натянул пиджак на голову. Ему не хотелось слушать. Все равно конец, все равно ничего не нужно, все равно не будет счастья ни завтра, ни послезавтра.
- Никогда! Дороги лежат в разные стороны. Она не любит...
- Однако недалекий голос пожилой нелегко было заглушить:
- - Говоришь, не любит. А ты жди. Глупости... Ты вот послушай, что у меня было с моим Алесем. В Поволжье - голод. Траву ели. А нам, беженцам, и того хуже. И тогда родители наши тронулись на родину. Очутилась я в своей деревне, в Литве, а он в своей - в Польше. Между нами - граница. Только и можно поглядеть, как он скотину гоняет по стерне. Совсем близко.
- В детстве он мне не нравился. Вечно такой, словно его собаки рвали, вечно зубы скалит. Ершистый какой-то, злой. Было как-то - ну совсем как твой, - с четырьмя хлопцами сцепился... Да-а. А годы шли. И часто бывало: он на одном берегу речушки пасет, а я на другом. Наколола однажды ногу, сижу плачу. Слышу, зовет: "Эй, трилистник прикладывай!" Через несколько дней пришла на берег - мотается на лозовой ветке белая тряпочка. Я подошла - под кустом лапотки лежат, аккуратненькие такие. А он с того берега зубы скалит. Переплывал, чертов дух. А могли ж подстрелить... И так хорошо сплел, хоть ты квас ими пей.
- Я тем часом ладная девка вымахала, хоть снопы вози. И все время примечаю: таращит он на меня глаза.
- Так и пошло. Когда знаем, что никого близко нет, словом перекинемся.
- Потом он стал говорить, что уж я его прямо приворожила. А я в ответ только посмеиваюсь:
- - Ну и что из того? Разве ж с тобою на вечеринку пойдешь? У вас паны, у нас - "понасы"1. И вот она - граница.
- Зимой однажды собрались на вечерку, поем. И тут, гляди-ко ты, он на пороге!
- Хлопцы хотели было побить его. Нечего, мол, чужих приваживать. Ну я им так отрезала, что они сразу языки поприкусили.
- - Дурень, - говорю Алесю, - тебя ж на границе убьют.
- - А я недаром такую ночь выбрал, - и смеется, зубы скалит. - Завируха такая, что черта с два они следы мои заметят.
- Стали танцевать. Я ему и говорю - не нужен ты мне, у меня такими, мол, хоть заборы подпирай. А он не верит.
- - А-а, ты, - говорит, - брешешь все. Это ж быть такого не может, чтобы я - да не понравился.
- И сказал, что придет за мной, что нет ему от меня дороги. Ночь назначил.
- Только ушел - стрельба началась.
- Так мы и потеряли один одного. Потом - война. Я связной была. Ну и закрутилась карусель. Немцы, гоняются за партизанами, партизаны - за немцами. И вот однажды приходит перед рассветом человек. Смотрит, улыбается.
- - Не узнаешь? - говорит.
- Я глянула - боже мой! Алесь. Заросший, ожесточенный весь какой-то. Только взгляд из-под лохматых бровей веселый. Оказывается, он тоже связной. И узнала я, что ничего он не забыл, что, как и раньше, женился бы на мне, если только я не против.
- А меня ну просто черт какой за язык дергает: не хочу - и все. И тянулось это с год, видать. Уж как ни просил он меня, каких слов ни говорил - не хочу, и все. Кошкины забавы - мышкины слезки.
- И вот однажды явился он ко мне поздно и не успел до утра уйти. Решила я спрятать его в старой яме бульбяной на огороде. Там не найдут.
- Еще и пошутила:
- - Не надоест тебе целый день на хату да на меня глядеть?
- - Самый смак, - отвечает.
- И принес черт в этот день немцев. Начали людей хватать для отправки в Германию.
- Меня уже было и в колонну загнали, да я как-то вырвалась и канавой, а потом по заборам - до хаты. Но заметили-таки, собаки, и за мной. Заскочила я во двор - и на чердак.
- А он все это из ямы видит. На чердаке у нас солома лежала. Зашилась я в солому за трубой и сижу.
- Слышу - ищут. Перетрясли все в хате. Скрипят ступеньки - лезет кто-то по лестнице. Остановился, дышит тяжело.
- - Вайбе! - орет. - Выходи!
- Я сижу как мышь под веником. И вдруг автоматная очередь, просто по соломе. Если б не труба... А тут кто-то во дворе залился, как гончак на зайца.
- - Ай-я-я-яй, ай-я-я-яй! Вот он! Вот он!..
- И слышу, тот, что стрелял, скатился с лестницы. Началась стрельба. Рвануло что-то.
- Глянула я в щель. А это мой Алесь выскочил из ямы - и бежать, как лиса, чтоб охотника от норы увести. Он и гранату бросил.
- Бежит, бежит по ровному полю, а они по нему стреляют.
- Он в кустах исчез, а обо мне они забыли. Погергекали что-то по-своему и пошли.
- Потом я бросилась по следу и нашла его в канаве. Глаза песком присыпаны, кисть левая на жилочках висит.
- Дотащили его бабы до хаты. Он руку потрогал и говорит:
- - Режьте...
- Дали мы ему самогону и отрезали мускулы, на которых рука висела. Потом, когда он в сознание пришел, я склонилась над ним:
- - Алеська, добрый мой, любый!
- - Ничего не вижу, - говорит он.
- - Алесь, милый ты мой. Будешь видеть.
- А он повернулся к стене и глухо так ответил:
- - Не хочу я тебя видеть. Иди...
- Известно, он считал, что раз с ним такая беда случилась, так не ему про меня думать. Куда там, мол...
- А я только губами к нему, к щеке:
- - Прости ты мне... Я ж тебя очень люблю. Ты ж такой мой добрый, единственный мой.
- И с той поры мы вместе. Выходила я его в отряде. Через какое-то время стал он видеть. И такое для меня счастье было - ничего, кажется, больше не надо.
- - И как же, тетенька, - спросила молодая, - до сих пор хорошо живете? И не такие уже вы богатые...
- - Зачем оно нам - богатство. Главное - вместе мы.
- Женщины замолчали. Видно, спать улеглись.
- Эти люди рассуждали иначе, чем он. Михаил вздохнул, закурил вторую папиросу.
- Дождь всё шелестел над самой головой, спорый, ровный, и под шум дождя Михаил незаметно заснул.
- Снилась ему степь, что начинается на юге Белоруссии. Широкая пыльная дорога, колючие лучи солнца. На возвышенности все в красном мареве и сами красные стоят люди с лопатами. И вдруг он слышит удивленный голос. Кто-то бежит к нему с пригорка:
- - Вернулся, вернулся!
- Ее руки берут чемодан...
- - Ребята! - кричит она. - Он вернулся! Он с нами!
- И прижимается к нему.
- - Нет, - говорит он, - я только посмотреть. Я мужчина. У меня достоинство.
- Гаснет, делается грустным ее лицо. Чужая, совсем чужая, - а когда-то своя, - она стоит рядом с ним. Исчезает...
- Михаил застонал во сне.
- Это было так страшно - без нее, так страшно, как никогда не было наяву. Он проснулся и сел, весь содрогаясь.
- - Марьяна! - крикнул он, как только сон отпустил его горло.
- Стояла тишина. В шалаш заглядывало солнце.
- Михаил не помнил, как схватил чемоданчик, как выбрался из шалаша.
- Дымилась мокрая черная земля, лучи купались в лужах, яблони млели в мокрой истоме. А на липы и кусты больно было смотреть.
- И порхала, перелетала с дерева на дерево, с ветки на ветку возбужденная до сумасшествия малиновка. Пела так, что сад звенел.
- - Понимаете, понимаете, понимаете?! Понимаете, солнце есть! Оно не пропало! Оно есть! Есть!
- Далеко садом шли девушка и дородная женщина, которую согнули не годы, а работа. Они о чем-то разговаривали.
- А малиновка звенела и звенела:
- - Солнце есть!.. Есть!..
- И под это пение Михаил быстро пошагал к дороге. А мир весь превратился в симфонию звуков, искр, запахов.
- "Я обязательно расскажу ей, что услышал ночью, - думал Михаил. - Все будет хорошо. Любовь не отступает, она не отступает никогда. Я сумею убедить ее или она меня - разве не все равно? Разве плохо стать рабочим на раскопках? Жариться под солнцем, смотреть в ее глаза, целовать ее, горячую от полуденного жара, когда за курганом гаснет закат..."
- Река распласталась под солнцем, принимая в лоно свое солнечное тепло.
- Возле берега плыл в челне дед, самый лучший из всех дедов на свете, седой, лысый. Такой добрый дед.
- И Михаил махнул ему рукой и крикнул голосом, сорвавшимся от радости:
- - Ловить тебе не переловить, дед!
- И дед ответил сквозь зубы, не потому, что был, может, не в духе, а потому что держал во рту шнур:
- - Ходи счастливо, сынок!
- Это был такой добрый дед, просто необыкновенный!
- Михаил засмеялся от радости и пошагал дорогой. Мир, солнечный, радужный, лежал перед ним.
- Из-за далекого мерцающего леса показался дымок, словно там кто-то пыхтел трубкой, а потом долетел призывный гудок паровоза.